Александр Балуев: «Полностью быть счастливым, наверное, не получалось еще ни у кого на этой земле, но стремиться к этому стоит!»
C 30 октября по 2 ноября в Израиле пройдут гастроли музыкально-драматического спектакля «Территория страсти». Музыкальная постановка для Александра Балуева стала новым этапом в его творчестве, а теперь и режиссера.Это не только первая режиссерская работа всенародно любимого российского актера, но и самый масштабный личный проект с самым звездным составом.
Почему Балуев запел и сменил военную форму на парижский костюм и белый парик? Как так вышло, что он не любит военщину, но, именно играя военных, стал знаменит? Знаете ли вы, насколько был сложен его путь к всенародному признанию? Что подвигло уже известного актера отойти от привычного амплуа и заняться режиссурой музыкального спектакля? Верит ли Балуев в гороскопы и из чего складывается счастье? На все эти вопросы о жизни и творчестве Александр Балуев подробно отвечает, чтобы развеять перед израильской публикой миф о самом закрытом артисте российской сцены.
— Александр, здравствуйте! Израильский зритель с удовольствием ждет новой встречи с Вами! А Вы ждете?
— Здравствуйте! Очень приятно! В Израиле я много раз был и всегда с удовольствием приезжаю. Поскольку, во-первых, мы часто привозим что-то новое или полюбившееся зрителю. Во-вторых, зритель, как Вы сказали, ждет моих всяческих появлений, я всегда приезжаю с чувством, что очень люблю, люблю эту страну, люблю ее жителей, меня многие знают, с некоторыми дружу. С большим удовольствием посещаю Землю обетованную, да. Помню свой первый приезд, меня впечатлил Иерусалим, святые места… Реальное соприкосновение с древностью, которая пересекается с современностью, пожалуй, самое большое впечатление на меня произвело.
О СПЕКТАКЛЕ
— Вы уже не раз отмечали в разных интервью что довольны тем, каким получился Ваш режиссерский дебют. Помните, как Ваши первые гастроли «Территория страсти» прошли?
— Я бы не делил свою работу на режиссерскую или актерскую, для меня такого разделения нет, поскольку я не смотрю со стороны, а в своих спектаклях сам же играю, существую внутри действа. Было очень приятно, что форма спектакля была с интересом принята зрителем: не мюзикл и не драма, а что-то среднее между этими двумя жанрами, — форма, насыщенная большим музыкальным содержанием прекрасного композитора Глеба Матвейчука. То, что мы приезжаем вновь с гастролями этого спектакля, говорит о том, что зрителю нравится то, что у нас получилось.
— То есть, спустя время, Вы снова решили представить именно эту работу потому что народ просит?
— Да: прокатчики говорят, что интерес к «Территории страсти» высок — это все-таки занимательный формат постановки. Это не новый жанр, это — музыкальная драма, если жанр определять, — что-то среднее между драматическим искусством и мюзиклом. Иная форма, иное содержание, иное изображение. Это не та антрепризная драма или комедия, которых из России привозят очень много в Израиль. О красоте у нас вообще забыли. А я пытаюсь эту красоту поддерживать.
— Сюжет спектакля — о Франции, о любви, отношениях и нравах XVIII века. Как думаете, почему эта тема до сих пор актуальна в современном обществе?
— Эта история глубоко далека от нынешнего социума, от внешних каких-то проблем, но при этом отзывается таким вечным понятиям, волнующим человека – понятиям любви, предательства, смерти, страсти. Любовь и страсть – в чем их различие, что это за такие двигатели жизни, которые приводят либо на небеса, либо в ад. Думаю, актуальность именно в этом, не в какой-то сегодняшней, сиюминутной узнаваемости. Как вечный у вас в Израиле есть город, так и вечные есть темы.
— Хорошо звучит! Вы настолько любите музыку, что готовы были стать режиссером музыкальной драмы, несмотря на то, что отговаривали, и выйти на сцену исполнителем, сломав все стереотипы Вашего прежнего сложившегося амплуа?
— Вы знаете, меня не очень отговаривали. Я вообще по жизни своей театральной, всех этих десятилетий, стереотипы, к которым волей-неволей прихожу, стараюсь ломать. Поэтому спектакль в новом для меня жанре показался мне благодатной темой, чтобы это осуществить очередное разрушение стереотипа. Музыку я действительно люблю и считаю, что в любых спектаклях музыкальное сопровождение берет на себя процентов 50, если не 70 по значимости и влиянию на общее восприятие зрителем постановки. Некоторые режиссеры принципиально не включают музыку в фильмы свои и спектакли, есть и такие. Но я не представляю свой спектакль или фильм без музыки, я не этого не понимаю: отсутствие музыкального сопровождения эмоционально обедняет работу, не дает полного восприятия того, что происходит на сцене, в кадре. Поэтому музыка для меня действительно важна.
— Почему музыка Глеба Матвейчука Вас так вдохновляет? У Вас уже несколько постановок, созданных на его музыке.
— У нас уже три спектакля с Глебом, да. Вы знаете, трудно сказать, почему тебе нравится так или иная музыка: кому-то ближе Моцарт, кому-то Бетховен, кому-то Матвейчук (улыбается). Я нисколько не сравниваю вышеперечисленных композиторов. При этом считаю, что Глеб — очень серьезный, молодой и содержательный композитор, что вообще редкость не только в наше, а в любое время. Я услышал, увидел этот талант и очень рад, что мне повезло в жизни встретиться с ним. Если вам не доводилось послушать его музыку – послушайте его сочинения к «Адмиралу», к той же картине про Колчака, или к фильмам «Башка», «Новая Земля». Он очень много написал для современного кино и он действительно талантливый человек.
— Сотрудничество с Глебом можно назвать поворотным моментом в Вашей карьере?
— Про повороты, развороты, прямые и косые — не мне судить. Но, во всяком случае, в моей творческой истории – это безусловно значимое событие. Правда.
— За что Вы любите свою сложную и неоднозначную роль в постановке «Территория страсти»? Расскажите немножко о герое.
— Я привык и люблю играть те роли, что не вызывают однозначного отношения к персонажу. Когда черное – черное, белое – белое, а негодяй – всегда негодяй — это я играть не люблю, не хочу и не буду. Когда в персонаже, в его в характере намешано много всего, то чем больше, тем для меня интереснее. Характер моего героя совпадает с моим представлением о том, что играть интересно, и что будет интересно зрителю. Повторюсь, именно неоднозначность, неочевидность различных граней характера моего героя меня привлекает.
— Это, наверное, как в жизни: что-то есть в каждом из нас, что кого-то отталкивает, а кого-то привлекает, все это перемешано в каждом человеке, и ты можешь испытывать и симпатию, и неприязнь одновременно к одному человеку, сочувствовать ему или даже поддерживать?
— Безусловно, все правильно. Только жизнь и сцена — это разные вещи. Того героя, которого я олицетворяю на сцене, не надо отождествлять со мной в жизни вне сцены. Это мое представление, это мои фантазии, искусственно собранные воедино из разных каких-то черт, переживаний и впечатлений. Я на сцене создаю искусство: стараюсь через некую призму восприятия зрителем интерпретировать человеческие эмоции и перенести их на сцену в образ моего героя, а не прямым переносом пользоваться. Так что это ни в коем случае не та жизнь, которой я живу, а мое представление о том, какой бы жизнью мог жить мой неоднозначный герой.
— Какому зрителю будет понятен сюжет? Есть ли ограничения по возрасту?
— Это все-таки про любовь история. А уж кому и во сколько лет любовь в первый раз приходит… Я думаю, что тем, кому еще нет десяти лет, вряд ли будет интересно, хотя с точки зрения зрелищности – все очень красочно: костюмы, танцы, музыка. Но, по сути, конечно, всем, кто хотя бы раз в жизни влюблялся, будет понятен сюжет, думаю, лет с шестнадцати. Верхний предел, наверное, неограничен. Ведь человек любит всю жизнь. В общем, нужна все-таки чувственная основа, чтобы проникнуться сюжетом. Люди, если вы понимаете, что начинаете или уже умеете осознанно чувствовать, обязательно приходите на спектакль!
О РАБОТЕ
— Как считаете, под Вашим руководством легко работать? Вы заботитесь о комфорте и потребностях каждого, или даете им полную свободу самовыражения?
— Это нужно спросить у моих коллег, которые со мной работают. Мне кажется, что я именно забочусь, именно даю свободу, именно пытаюсь сделать все, чтобы потенциал каждого актера реализовался по полной программе. Ни в коем случае не диктую ничего, не заставляю, не принуждаю. Этим не занимаюсь. Если кто-то предложит что-нибудь свое, прислушаюсь. То есть присутствует некий опосредованный диктат. Если мне, как режиссеру, предложение кажется талантливым, то — ради Бога, я только за.
— Какие творческие планы вынашиваете? О какой новой постановке думаете?
— Конечно, мысли есть, но пока не буду особо делиться, поскольку особой конкретики нет. По кино вот уже существует конкретные планы, ими поделюсь. Недавно я снялся в картине Андрея Смирнова, которая называется «Француз». Она скоро выйдет в прокат, возможно, охватит и израильскую публику. Егор Кончаловский снял полнометражную картину «На Луне», в которой я принимал участие — очень интересная. А с осени, наверное, выйдет новый телесериал «Золото Лагина», довольно длинная история про золотопромышленников и золотодобытчиков времен Советского Союза. Тема Советского Союза сейчас вновь популярна: пытаемся разбираться, где же мы жили и в чем это мы были.
Если будет какое-то желание у израильских зрителей посмотреть эти фильмы, я с удовольствием приеду и покажу. Не очень понимаю, почему нет какого-то кинофестиваля в Тель-Авиве. Фестиваля нового русского кино. Или, может, это проходит мимо меня? Во всяком случае, если будет какая-то возможность, то у меня появились новые работы. Вот такие планы, касающиеся телевизионного кино. А театральные планы — не буду конкретизировать, поскольку, когда будет уже сам спектакль, то обязательно сообщу и, конечно, приеду в Израиль обязательно.
— Вы не любите раскрывать планы, пока не готово?
— Я просто боюсь, что пообещаю, а вдруг что-то не выйдет.
— Ну, тогда скажите, с кем из современных звезд Вы хотели бы сыграть на одной сцене или, может быть, задействовать в своем спектакле?
— Не знаю… «Звездность» — это скорее оценка зрительская. Я все-таки нахожусь по другую сторону баррикад и вижу актеров или не актеров, звездность для меня не имеет такого значения, нежели профессионализм. Зачастую даже такая «звездность» неадекватна и нетипична хорошему актеру.
Но если выбирать, то, может, поработал бы со старшим поколением наших актеров. С Чурсиной, например. Актрисой того поколения, которых очень мало, к сожалению, остается. Нужно понимать еще к какой конкретной истории актера подбирать. Может быть, и будет такая, для актеров, скажем так, немолодых, чья жизнь уже прожита в большей степени, это интересно. Я вообще делаю то, что мне интересно. В последние годы не делаю то, что мне неинтересно – вообще не принимаю подобных предложений.
— Вы кажетесь бунтарем по жизни: не любите рамки и ограничения, но становитесь актером; ненавидите дисциплину и муштру и играете военных, бросаете Голливуд, о котором мечтают многие, и возвращаетесь в Россию; бросаете музыкальную школу, но ставите музыкальные спектакли! И ведь у Вас все получается! Это такая уверенность в себе или чутье?
— Вы знаете, это, наверное, склад характера такой. Когда я попадаю в определенную структуру, — вот Вы несколько назвали, — изучаю ее, и когда ясно понимаю, что это пройденный этап, я ухожу. Наверное, ищу что-то другое, что-то новое. Может быть, срабатывает чутье, может, интуиция, но за последние годы это все-таки уже осмысленно происходит. Сознание у актера должно тоже работать, а не только чувственность. Разум тоже должен присутствовать, и с годами все больше и больше. Поэтому я многое делаю «от головы» уже, а не «от сердца», то есть, многое отбрасываю, понимая что я могу и хочу, а что нет.
— А как Вы это понимаете? Как-то Вы говорили, что просто «не надо делать то, что не твое» — в этом секрет Вашего успеха?
— В общем, да. Я просто говорю себе, что не могу играть всё, да и не должен. И понимаю, к счастью, что мое, что не мое. Я имею право выражаться, когда ощущаю свою сопричастность с тем или иным материалом, или с теми или иными людьми, а иногда — все вместе. И дело не в ответственности за то, что я делаю, ответственность всегда есть, а в том, что я понимаю уже в последние десятилетия, что мне нужно делать, а что не нужно. По каким причинам – их очень много, это другой вопрос. Здесь срабатывает, наверное, уже опыт даже, а не интуиция.
— Вы в зрелом возрасте приобрели широкую популярность и сыграли много ролей военных – даже до маршала в кино дослужились! — в этих ролях Вы очень органично смотритесь. При этом Ваш отец был военным, а Вы ненавидели муштру и все, что бы ограничивало Вашу свободу.
— Действительно, мой папа — военный и, может быть, глядя на военную жизнь, с одной стороны, меня оттолкнули все эти вещи, связанные с воинской службой. С другой стороны, показательно, что я сыграл этих ролей так много. То есть, я действительно по своему складу совершенно не военный человек, но знание такой жизни с детства, понимание ее изнутри и помогло сыграть так много ролей в военной форме.
— Именно Театр Российской армии стал Вашей первой сценой, и именно роли военных принесли Вам известность, даже в Голливуде Вам предлагались похожие роли. От чего бежали, то и помогло?
— Я к этому не стремился, просто так складывалась моя кино- и театральная карьера. Работал в театре Советской армии (теперь это Академический Театр Российской армии) первые пять-шесть лет. Поэтому, да, это определенно повлияло на мою карьеру, но привязанность к военным ролям изначально пошла от отца. Это палка о двух концах, это то, о чем мы говорили ранее –неоднозначность: ролей, отношения, всех этих понятий. Она и плюс, и минус дает. И помогает, и направляет, и предостерегает от чего-то.
— Как Вы сживаетесь с «военщиной» на сцене, на съемках в кино? Вы не чувствуете ее такой «противной»?
— Нет, я же делаю это по сценарию: так написано и я должен это исполнять. Другое дело, что я где-то в какой-то степени терплю: где-то некомфортная одежда, довольно несвободные передвижения в ней и так далее. Но на то и есть моя профессия, чтобы зрителю не было ничего этого видно. Профессионализм актера в какой-то степени проявляется и в том, чтобы сыграть даже то, что не нравится.
— Внешность изначально определяет последующее развитие карьеры артиста или нет?
— Внешность — не в основном, но, конечно, есть такое. Что касается киноролей, то режиссеры смотрят фильмы и видят того моего персонажа, который военный. И они пытаются эту «военщину», как Вы ее назвали, заиметь у себя в картине. Так происходит, к сожалению. Но мне повезло, поскольку встречи с разными режиссерами позволили мне играть разноплановых героев, не только армейцев. Популярность, да, мне дали военные картины, но сыгранные мной те же, не знаю, тургеневские персонажи, как Герасим в «Му-Му», и роли в фильмах «Мусульманин, «Жена керосинщика» — это все, это все… Вы знаете, мне просто повезло, что режиссеры видели во мне не только людей в военной форме.
— Какую свою именно актерскую работу Вы считаете своей знаковой, повлиявшей на Вас и Вашу карьеру?
— Вы знаете, я так скажу. Наверное, это первая работа в кинокартине «Жена керосинщика»: если бы ее не было, то по-другому бы складывалась моя жизнь. Хотя она не дала мне особой «звездности» и не открыла для мира киноиндустрии. Но лично мне, внутренне, она дала очень много и очень сильно повлияла в дальнейшем на мой собственный выбор того или иного материала, который я играл. Кино сложное, и слава Богу. Если бы мне попался изначально какой-нибудь «Незнайка», наверное, это был бы другой Балуев.
— Многие артисты утверждают, что стали известными или чего-то добились именно благодаря жесткой дисциплине по отношению к самому себе и к работе, и что будни актера – это вовсе не богемная праздность. У Вас к дисциплине какой-то личный подход?
— С последним заявлением я полностью согласен, что, действительно, это довольно тяжелый труд. И физически, и морально. А по поводу дисциплины — я достаточно ленивый человек и люблю очень полежать, подумать о чем-нибудь, почитать, посмотреть что-то. Но жизнь актерская диктует какие-то не очень удобные и приятные вещи: вставать в три утра и ехать в аэропорт, пересаживаться из одного самолета в другой, быть готовым рано утром к съемкам и в семь часов уже быть на площадке, плюс рабочие смены по двенадцать часов. Сам ритм кинопроизводства вызывает организованность, она присутствует. Это не какая-то там муштра или особая сила воли. Просто определенный порядок внутри и вне себя. Его надо поддерживать, вот, собственно, и все. Это довольно непросто — иногда простужаешься, болят зубы, ломаешь руку или спать хочется, в конце концов. Но все это дисциплинирует и выводит именно на тот результат, который мы имеем.
— Расскажите о периоде «невостребованности»: как Вы пережили тот период, когда искали свое место после выпуска из МХАТа? Некоторые актеры говорят, что самое страшное – это остаться без работы, без ролей. Наверняка, множество выпускников театральных студий и училищ сталкиваются с подобным — выпуск же не гарантирует, что ты сразу станешь успешным. Что было сложным и что помогло?
— Я прошел в своей жизни всякие этапы: и безработицы и «оченьмногоработицы» (улыбается), всякое было. Мне даже повезло, наверное, что ко мне известность кинематографическая пришла не сразу. Это дало мне понимание того, что сиюминутная какая-то востребованность не вечна, что она может быть секундной, нестабильной, что она вообще может закончиться. После той же «Жены керосинщика» я не снимался практически десять лет — не было у меня никаких предложений, не то что бы нарасхват. Тогда я ушел в театр и занимался театром. Я понимал, что это, наверное, так нужно, так написано на моей какой-то линии судьбы, на жизненном пути – где-то кем-то в каком-то месте это отмечено, значит должно быть именно так. Некоторые актеры получают востребованность сразу и они на протяжении всей жизни идут своими «звездными» путями. У меня они такими не были – мои пути с черными и белыми и всякими другими поворотами, но тем для меня и ценнее. А что помогало в тот период:во-первых, это семья, без которой не может быть человека, который занимается тем делом, которым я занимаюсь. Во вторых — вера, терпение и еще раз вера в себя. Ну, и люди, которые тебя окружают, в тот или иной момент жизни и поддерживают.
— Какой период считаете своим самым продуктивным, когда Вы почувствовали себя «на коне»? Чем приятен или, может, сложен такой период для актера и режиссера?
— Я, не кокетничая, скажу, что я никогда не был «на коне», скорее, «рядом с конем» (улыбается). А какой период? Наверное, период между 35-45 лет. Когда человек в силу своей физиологии, жизненного развития обретает особую уверенность в себе, понимание, чего он хочет и чего он может. И твоя карьера, и твое человеческое взросление связаны, нераздельны. Когда ты чувствуешь себя зрелым, и работа идет соответсвующе.
— Как думаете, Ваш жизненный и актерско-режиссерский опыт может помочь молодым и начинающим? Или опыт каждой отдельной личности вряд ли поможет другой личности избежать ошибок или стать мудрее?
— Вы сами ответили на вопрос. Помочь ничем нельзя. Ну, только если те, кто со стороны смотрят, понимают, что им это что-то дает. А перенять это, передать невозможно. Человек лично проживает каждое свое событие, и лично проходит собственное становление.
— Два слова про Голливуд: опыт работы на известнейшей фабрике грез помог Вам в России, стало ли легче работать?
— Я отличаюсь от других актеров и актрис, которые там не были, тем, что я там был. Только этим. У большинства есть какие-то волшебные представления о том, что в Голливуде все происходит магическим способом, что чудеса растут прямо на деревьях, и все там – какие-то великие. Я через это все прошел быстро и понял, что собственно, никакой разницы между ними и нами нет. Что есть – так это экспансия Голливуда по всему миру. А российское кино, которым я занимаюсь сейчас, оно такое местечковое — для России и части мира, который говорит на русском языке. Вот и вся разница. Благодаря судьбе, я все это осознал, поэтому у меня, повторюсь, нет этих грез, с которыми живут актеры и актрисы, которые там не побывали. Это и некий опыт, и крушение, в хорошем смысле, иллюзий и фантазий. Я не смотрю на производство голливудских фильмов через очки с розовыми стеклами. Если бы я был 18-летним юношей, это было бы совсем другое дело. Но я попал в Голливуд уже взрослым — мне за сорок было. Именно в силу возраста, в силу того, что я не американец и для них я словно с другой планеты, я видел, что все это ограничивает мои актёрские возможности. Я сам с себя это ограничение снял, по большому счету, перестав с ними сотрудничать. Это решение далось мне легко, поскольку я уже был, в общем, зрелым актером, с опытом съемок в России, понимающим, что такое кино, что такое существование в мире — я просто сделал свой выбор.
— Деньги для Вас в работе – не главное? Вам выплачивали хорошие гонорары в Голливуде, но, получается, Вы все равно вернулись за журавлем в небе, оставив синицу, о которой многие мечтают. И не прогадали, сейчас у Вас много работы, и гонорары, надеюсь, хорошие. Как Вы вообще к деньгам относитесь?
— Я в кино существую не для того, чтобы стать богатейшим человеком. Нет, это не тот путь. Надо было тогда заниматься нефтью, газом, бриллиантами, обработкой алмазов, тогда можно говорить о больших финансах. Мне и там хватало, и здесь хватает, чтобы существовать независимо в материальном плане, не претендуя на какую-то длину яхт или самолеты собственного использования, или общественного, мне это неинтересно. Не думал и не ставил таких задач. Как к самоцели к деньгам не отношусь. Как к способу достигать каких-то своих целей – да, этого никто не отменял. Тот, кто скажет, что деньги его не волнуют – соврет. Но, как к самоцели – нет. Мне достаточно того, что я имею.
— Ваш пройденный путь от актера в поисках своего театра до популярнейшего узнаваемого и крайне востребованного артиста помог ли Вам в том, чтобы стать режиссером? В недавней беседе с актрисой Татьяной Лютаевой, Вашей коллегой и подругой, мы говорили о том, что же является причиной перехода актёра в режиссеры. Для нее – это необходимость высказаться. А для Вас?
— Я никогда не мечтал стать режиссером. Просто в какой-то момент своей жизни я почувствовал, что могу собрать вокруг себя людей, причастных так или иначе к актерскому делу, организовать какую-то другую жизнь сценическую. Организовать ее самостоятельно, без какого-то постороннего режиссерского взгляда, каким бы он ни был. Создать свой маленький мир: он не замкнутый, он открытый, но, как мне кажется, независимый. Как вы понимаете, актерская профессия очень зависимая профессия, да? А здесь мой мир не зависит от кого-то, как я зависел, когда еще был только актером.
— Больше свободы?
— Свобода… Очень осторожно с этим понятием надо быть… Но как ощущение – да, свободы больше.
— Еще Татьяна сказала, что если актера помнят хотя бы по одной роли, то это уже отлично, ведь сколько звездочек зажигается в сериалах и так же быстро гаснет, не успев запомниться. А Вы какой именно ролью или режиссерской работой бы хотели запомниться потомкам? И как считаете, в современных условиях в театре и кинематографии актерам проще или сложнее, чем во времена Вашего выпуска?
— Сегодня популярным стать гораздо проще. Популярного сейчас очень много… Я даже не могу назвать это качеством, — популярной продукцией, так, наверное, правильнее. Сейчас такое время — блогеры, реалити-шоу, какие-то онлайн проходящие… Но популярность не значит, что ты хороший актер. Вот можно назвать этих людей актерами или нет? Для меня это однозначный ответ — нет. Звезды ли они? Безусловно. Собирают, если надо, стадионы. Примеров много, все их знают, это комики, шоумены, стендаперы — такого разряда люди очень популярны, благодаря интернету они повсюду. Но они не актеры. Вот и вся разница. В мое время этого не было и быть не могло, поэтому было то, что должно: так скажем, становление, развитие нашего российского кинематографа. Сейчас другое время, другие пути, другие возможности. Но на мой взгляд, нет вообще ничего в этом мире вечного. Если я еще помню замечательных актеров старшего поколения, то поколение сегодняшних даже не знаю по фамилиям. Все со временем уходит, и нет такой роли, которая бы оставила тебя, образно говоря, в веках, хотя бы на двадцатилетие задержаться… И я отдаю себе отчет в этом, и не надеюсь на то, что сыграю или что-то сыграл, что будут помнить хотя бы там, не знаю, мои внуки.
— Но хотелось бы?
— Нет, это самообман. Это такой самообман, которым жить нельзя. Мы же занимаемся не архитектурой, не строим на века. Хотя сегодня, видите, даже архитектура уничтожается, сносится, стирается с лица земли, сознательно или случайно. А уж актерское дело настолько временное, что пройдет время и придут новые герои, и героини, новые роли и новые актеры. Запомнят – хорошо. Не запомнят – тоже ничего плохого. Так что я не рассчитываю на какие-то постаменты.
— Какой Вы критичный к себе.
— Скорее, реалист.
— Чувствуете ли Вы себя счастливее, реализованнее, будучи режиссером и создавая роли в спектаклях под свои актёрские потребности, чем работая под руководством других режиссеров?
— Вы знаете, все зависит от тех режиссеров, под руководством которых я играю. Например, я получил огромное удовольствие от работы с Марком Захаровым в театре «Ленком». И нисколько не чувствовал себя порабощенным, задавленным или направляемым, совершенно нет. Все зависит от уровня режиссера, в чьей работе ты участие принимаешь. Так что здесь все зависит от конкретных тем, конкретных историй.
— Можно ли сказать, что режиссер, с которым появляется какая-то определенная химия, как в отношениях между обычными людьми, с ним легче работать, чем с режиссером, с которым этого не происходит?
— Вы задали вопрос, и сами отвечаете на него. Все так и есть.
— Ну, просто для меня это догадка, а Вы в этом мире живете.
— Нет-нет. Вы правильно загадываете и разгадываете. Конечно, когда возникает это взаимопонимание, гораздо легче и приятнее работать, чем когда ты с трудом понимаешь человека, чего он хочет и чего он добивается.
— Некоторые певцы/ группы устают работать «под крылом» крупных звукозаписывающих компаний, которые диктуют им условия по контракту – петь то и то, выглядеть так-то, — и создают собственный лейбл. Вы, получается, такой же смельчак, создавший свою нишу.
— Нет, вы знаете, Вы говорите о музыкантах, которые связаны контрактами, огромными гонорарами с теми звукозаписывающими компаниями, с которыми они работают. Как актер я не связан никакими обязательствами, у меня нет никаких обременений, ни я не обременяю никого, ни мной никто не обременен. Поэтому я в этом смысле чувствую себя свободным от каких-либо обязательств. Поэтому я не руководствуюсь такими понятиями, они надо мной не довлеют.
— Но при этом, ответственность перед своими коллегами есть, правильно? Это для Вас не сродни казарменной дисциплине? В чем здесь отличие?
— Ну как, это совсем другое. Когда я подписываю какой-то контракт, я обязан его исполнять. Заключая контракт, я понимаю заранее, в силах я его исполнить или нет. Так же, как и обратная сторона, подписывая тот или иной контракт со мной, они рассчитывают свои силы «на берегу», что называется. Здесь взаимная договоренность, скорее, чем строгая муштра.
О ЖИЗНИ
— Вы верите в гороскопы? Говорят, что именно стрельцы яро отстаивают свою независимость и им претят различные рамки и границы во всем.
— Да, я стрелец, но не руководствуюсь гороскопами. Они какие-то все писанные непонятно кем, если говорить о тех, что печатают в журналах, а глубоко в астрологию я не погружен. Я иногда отслеживаю телевизионные гороскопы, газетные, но не верю, к этим прогнозам серьезно относиться, в общем, не стоит. Да и когда ты взрослеешь, в общем свой характер знаешь, понимаешь. Мой гороскоп – это моя жизнь. Она поточнее прогнозы мне вырисовывает.
— Вы не любите интервью, самый закрытый актер российского кино — так говорят. Но читая или слушая интервью с Вашим участием, Вы не кажетесь таким уж «великим и ужасным», наоборот, от Ваших слов веет прямотой и даже открытостью. Почему же такой образ сложился? Или это касается только ситуаций, когда журналисты уж очень лезут в личную жизнь?
— Когда интервью касается моей профессии, гастролей, в данном случае очередного посещения вашей замечательной страны, я никогда не сопротивляюсь и иду на это всегда с удовольствием. Потому что это нужно зрителю, он будет эту статью читать, ему интересно это и важно. А что касается о том засилии журналистской желтизны, голубизны и прочих всех этих цветов вместе взятых, они бесполезны и мне попросту неинтересны. Да, скандалы, разводы, повторные браки, дети – все это случается. Иногда они надуманные, иногда – нет. Всякое бывает. Но я этим не живу, мне это неинтересно. Поэтому не общаюсь с журналистами, которым интересно сделать какую-то жареную новость или пустить утку в новости.
— Некоторые артисты делают из своих личных переживаний, перипетий, скандалов и интриг целый бренд. Вы точно не такой.
— Ну, мы с вами говорили о том, что есть те, которые заполняют сейчас стадионы, и есть те, которые были и есть в нашей профессии в меньшинстве, так назовем, переживающие за свою работу, а не за ее опосредованные атрибуты. Вот я к этому меньшинству отношусь и не использую никакие вот пиаровские штучки во всех случаях своей жизни.
— Если кто-то будет где-то за кофейком обыденно обсуждать то, что составляет часть ваших глубоких личных переживаний, это ранит Вас?
— Вы знаете, мы живем в свободной стране. Люди могут делать все, что хотят. Хотят обсуждать – пусть обсуждают, это их право, меня это мало волнует. Пусть говорят. Как кто-то из великих сказал: «Если говорят, значит помнят».
— Как думаете, почему вообще людей больше трогают проблемы жизни популярных людей, подробности разрывов и то, в чем они вышли на красную дорожку, чем награды или муки творчества в поисках передачи характера для новой роли? Или криминальные новости больше волнуют народ, чем какие-то добрые вести. Или дело не в людях, а в медиа?
— Уверен, что внимание к закулисным историям и личной жизни заметных людей, актеров, певцов подогревается СМИ и, извините, вашей журналистской братией. Людей самих волнует и интересует то, что артист делает как профессионал: они включают телевизор после работы, и им интереснее, наверное, было бы посмотреть кино, а не кто с кем и когда наплодил детей и как теперь после его смерти дети «пилят» имущество. Понимаете, это же специально навязываются такие программы и передачи. Это же не требование зрителей, дайте нам такое посмотреть и послушать. Навязывается такая желтизна, такая подноготность, она всегда существовала и, к сожалению, всегда будет существовать. Просто плохих новостей показывают больше, хорошего — меньше. Плохого в мире не больше, но информируют о хорошем меньше, чем о плохом, к сожалению. Такая тенденция есть и она общемировая.
— Вообще у Вас интересный типаж: Вы такой мужественный, статный, про Вас говорят, что Вы мужчина, с которым «как за каменной стеной». Часто поклонницы мечтают, что любимый актер их заметит, в них влюбится и заживут они долго и счастливо. Но это же иллюзия?
— Люди, которые смотрят разные фильмы, начинают отождествлять актера с какими-то своими представлениями о нем через роли, через эмоции, которые вызывает эта роль. Так зритель воспринимает то, что видит на экране, но к реальности это действительно не имеет никакого отношения, и поэтому здесь и происходят какие-то казусы и недоразумения. Порой это переходит какие-то рамки, порой не переходит. Таков зритель, он фантазирует. Но здесь иллюзии редко соответствуют реальности, да и не должны. Поэтому с теми, кому нравится то, что я делаю на сцене и в кадре, я предпочитаю общаться посредством своей работы и тех эмоций, которые дарят им мои роли и образы. Все люди что-то себе придумывают иногда в голове, и мы с вами не исключение.
— Несмотря на внешнюю невозмутимость, Вы, оказывается, очень сентиментальный, чувствительный человек, особенно когда дело касается детей и животных. Роль Герасима меня крайне тронула в Вашем исполнении. Потребность оберегать беззащитного –это черта Вашего характера или это черта, без которой нельзя быть актером в принципе?
— Всю мою сознательную жизнь у меня есть животные, я о них забочусь и просто их люблю, это моя человеческая привязанность к этим животинам. Люблю и кошек, и собак. Лошадей люблю. Вообще, всех животных люблю, кроме ползающих, шипящих и кусающихся, неласковые которые и неприручаемые.
— Про Вас говорят, что Вы человек без слабостей и единственное Ваше уязвимое место – это любимая дочь. Отношения с отцом влияют на всю жизнь в становлении девочки. Вы заботливый или строгий папа? Как считаете, что самое главное и важное в жизни может/должна сделать дочь для своего отца?
— Моя дочь — не уязвимое это место для меня. Это мое счастливое место. Это смысл моего человеческого существования. То, что должна дочь – ничего она не должна. Она должна стать хорошим и добрым человеком, и, я надеюсь, хорошей матерью. Вот, собственно, и все. А долг ее передо мной – нет его. Это счастье, что она есть у меня на этой земле, вот и все. Достаточно просто любви друг к другу.
— И в заключение — что такое, по-вашему, счастье?
— Счастье – это очень сложно. Этой теме можно посвятить не один час, и не один разговор. Счастье – это все то, что мы сегодня обсуждали. Это все, что есть в жизни у человека. Для мужчины – это профессия, которую он любит, которая приносит ему удовлетворение. Для женщины в большей степени, наверное, семья, чем работа. Мне так кажется, я могу и ошибаться. Мне почему-то кажется все-таки, что материнство играет большое значение для женщины. В общем, очень много компонентов складывается вместе, чтобы ощущать себя счастливым. Полностью быть счастливым, наверное, не получалось еще ни у кого на этой земле. Но стремиться к этому стоит. Счастье, наверное – это такой калейдоскоп, много всего разного, а не одно какое-то конкретное состояние. Для меня так. Счастье – это причудливость. Счастливыми люди иногда себя ощущают вообще непонятно от чего. Для кого-тосолнце вышло – и это уже счастье. Для многих счастье составляют какие-то совсем простые вещи.
— Спасибо Вам, большое, Александр, за такую содержательную беседу! Ждем Вас с нетерпением!
— Пожалуйста. Я с удовольствием приеду на встречу со зрителями Израиля!
Организаторами гастролей музыкально-драматического спектакля в Израиле являются Марат Лис и компания Cruise International.
Заказ билетов на сайте www.cruiseinter.com и по телефону 03-6960990.
- 30 октября, Ашдод, Центр сценических искусств
- 31 октября, Кирьят-Хаим, Театрон ха-Цафон
- 1 ноября, Беэр-Шева, Центр сценических искусств — Большой зал
- 2 ноября, Тель-Авив, Тель-Авивский Университет — Аудиториум «Смоларш»
Фотографии предоставлены организаторами гастролей.
